Таухид и история: Мужчина и женщина...

Прежде всего, мы должны выяснить - кто такой мужчина? В принципе, мужчина для нас - это нечто само собой разумеющееся.

Мы говорим, что мужчина есть существо с определенными половыми признаками. Дальше к этому добавляют еще черты характера – мужчина должен быть сильным, смелым, надежным. О таких говорят - «настоящий мужчина». Какое это имеет отношение к архетипическому мужчине, Мужчине как замыслу Бога? Весьма отдаленное.

Чтобы понять, что такое Мужчина, мы должны оттолкнуться от следующего момента: первым творением Бога был Нур Мухаммада. То есть – Нур мужчины. Тот луч Света, который впервые сотворил Бог, уже имел некую «гендерную», скажем условно, спецификацию. Сообщается также, что рядом с ним был сотворен еще и Нур Али как свет вилаята, эзотерики, тайного аспекта творения. «За 2000 лет до творения Мухаммад и Али были одним светом перед Господом, да будет благословенно имя Его, - светом, состоявшим из главной световой колонны и луча чудесной красоты, исходившего из нее. Тогда Господь сказал: “Вот свет, изошедший из Моего собственного Света; его ствол – пророчество, а его ветвь – Имамат; пророчество принадлежит Мухаммаду, Моему слуге и посланнику, а Имамат – Али, Моему худжжату и Моему другу. Без них Я не сотворю ничего из Моего творения…”» (Отсюда становится понятным хадис Али: «Я тайно был послан на землю Господом с каждым из пророков. С Мухаммадом я был послан открыто»).

Таким образом, первый аспект творения проявляет себя как определенно мужской. И уже из этого мужского луча, как из матрицы, развертывается вся совокупность смыслов и сущностей, в сердцевине которой он присутствует как ключ, как код, как сокровенный краеугольный камень. Если представить себе творение в виде сферы, то этот муж, понятый как человек вообще, будет представлять собой ее центр, точку в середине, из которой к периферии расходятся радиусы тонких солнечных смыслов. Не случайно Имам Али (а) говорит: «Весь Коран собран в “Аль-Фатихе” (первая сура Корана), вся “Аль-Фатиха” собрана в “бисмилля” (формула, которой открывается эта сура), вся “бисмилля” собрана в (букве) “ба”, которой начинается “бисмилля”, и, наконец, “ба” собрана в точке под “ба”. И эта точка есть я». Согласно эзотерическому аяту Корана:

«Ва кулла шай-ин ахсайнаху фи Имамин мубин»
«И Мы сочли каждую вещь в очевидном Имаме» (36: 12).

Таким образом, мужское начало – это сущностно оформляющее начало, это Принцип, придающий смысл бытию и организующий его. Там, где есть архитектоника, умный порядок, гармония, домоустройство, Закон – там присутствует Мужчина в его высшей онтологической функции. Воля к Смыслу и оформлению бытия вокруг себя - это точка чистой мужественности, это онтологический корень Мужчины, восходящий, как мы видели, к очень глубоким пластам бытия.

А женщина?

Если мужчина – голова, то женщина – шея, которая эту голову поворачивает. Она неспособна самостоятельно основать Порядок, но в ее невидимой власти дать мужчине силы для этого - или же отнять у него эти силы. Тайная власть женщины состоит в том, чтобы вознести мужчину до царя или унизить его до жалкого нищего. То есть женщина – это не содержание, а указатель, вектор. Наоборот, мужчина для женщины, можно сказать, - всё. Ибо центр ее жизни вынесен за пределы ее самой и помещен в него. В сакральной символике мужчина предстает как световой полюс неподвижности и холода, а женщина – как огибающее его пламя. Модель полового акта является конструкцией более широкого архетипа гендерных взаимоотношений, где мужчина воплощает архетип «находящегося сверху» Властелина, испускающего смыслы и заполняющего ими женскую воспринимающую пустоту. Мужчина является ведущим, он создает движение и процесс в мире, но невидимой пуповиной он привязан к женщине, которая удерживает и незаметно контролирует его. Женщина – это власть земли, материи, неких базисных вещей, находящихся в ее ведении как существа, вынашивающего новую жизнь.

По другую же сторону этого взаимодействия находится вечная «борьба полов», которую часто связывают с биением двух противоположных космических полюсов. Она приводит к тому, что даже в высшей точке отношений мужчины и женщины – взаимной любви – неотъемлемо присутствует момент ненависти, жажды обладания и разрушения. Не случайно тема отношений М и Ж часто соседствует с темой смерти, любовь – с «кровью». В легенде о Тристане и Изольде приворотное зелье трансформирует их первоначальную взаимную ненависть в смертельную любовь, в финале приводящую к трагической развязке.

Ибн Араби называл женщину «космической субстанцией». Женщина связана со всеми аспектами жизни, становления, наполнения бытия реальным объемом (кстати, Ева – Хава – и означает «жизнь»), что на земном уровне проявляется в вынашивании ею потомства. Отсюда исключительная роль эроса и рода в ее жизни. Отто Вейнингер в книге «Пол и характер» (пожалуй, самое сильное из всего, что было написано по данной проблематике) утверждал, что женщина принадлежит исключительно стихии сексуальности. Он даже отрицал наличие у нее личности и «Я», что, конечно, является преувеличением. «Женщина есть носительница идеи полового общения вообще. Высшая ценность, которую женщина придает идее полового акта, не ограничивается сферой половой жизни одного индивидуума или сферой своей собственной половой жизни. Она простирается на всех людей, она не индивидуальна, а сверхиндивидуальна, она является, так сказать… трансцендентальной функцией женщины. Ибо если женственность и сводничество одно и то же, то женственность есть вместе с тем универсальная сексуальность». Напротив, для мужчины сексуальность является только частью его жизни, в которой есть еще много другого – наука и спорт, война и дружба, политика и искусство. Женщина живет в стихии пола и, как правило, если она и занимается чем-то еще помимо этого, то для того, чтобы заслужить любовь своего мужчины, к которому она стремится так же, как материя стремится к форме.

Природа половой любви – одной из самых могущественных сил этого мира – является крайне загадочной. Каждый, кому знакомы хотя бы зачатки этого чувства, знает, что любовь не имеет ничего общего с велениями рассудка и возникает совершенно иррациональным образом. Никакие доводы разума не способны заставить человека полюбить (или разлюбить): это чувство рождается само по себе, «из ниоткуда», часто независимо от качеств объекта любви, и либо оно есть, либо его нет. «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож!», - собственно, автор «Мастера и Маргариты» дает нам здесь классическую формулу зарождения любви, в основе которой лежит некая вспышка.

Поскольку это чувство явно не определяется биологической целесообразностью – мы можем влюбляться в ущербных с точки зрения воспроизведения потомства и не обращать внимания на плодовитых и здоровых, - то субстрат любви следует искать в надфизиологической плоскости. Старый миф о душах как двух частях одного целого, предназначенных друг для друга еще до сошествия в этот мир, и обретающих, наконец, свою вторую половину где-нибудь на другом конце земли, как кажется, отражает суть дела – при условии избавления его от романтических коннотаций. Еще Платон сравнивал влюбленных с тем предметом, который раскалывают надвое, чтобы использовать его как опознавательный знак, и этот образ вполне согласуется с той безошибочностью, с которой внутреннее чувство идентифицирует объект возможной любви как то, что должно прежде всего «дополнять». Платон также определял любовь как «жажду целостности и стремление к ней».

Отто Вейнингер выдвинул интересную версию, согласно которой любовное влечение между двумя представителями М и Ж возникает тогда, когда доля мужественности в женщине является комплиментарной доле женственности в мужчине. Например, если данный мужчина является мужчиной на три четвертых, а одну четвертую в нем составляет женское начало (которое латентно присутствует в каждом мужчине, как и наоборот), то он имеет все шансы влюбиться в женщину, являющуюся мужчиной на недостающую ему одну четверть. Ибо в паре они составляют целостное существо, андрогина - полного мужчину и полную женщину. Отсюда известная закономерность, состоящая в том, что более мужественные индивиды соединяются с более женственными, а также то, что если выстроить галерею лиц, которые в течение жизни любил данный человек, они окажутся примерно похожи друг на друга.

Народная мудрость также улавливает данную тенденцию, когда говорит, что «противоположности сходятся». О том же самом ведет речь Шопенгауэр: «Великую страсть обыкновенно зажигают в мужчине вовсе не безукоризненные, идеальные красавицы. Для возникновения подобного, действительно страстного влечения необходимо нечто такое, что можно выразить только посредством химической метафоры: оба любовника должны нейтрализовать друг друга, как нейтрализуются кислота и щелочь в среднюю соль… Для той взаимной нейтрализации двух индивидуальностей, о которой мы говорим, необходимо поэтому, чтобы определенная степень его мужественности точно соответствовала ее женственности… И оттого самый мужественный мужчина будет искать самой женственной женщины, и наоборот… Насколько между двумя особями существует в этом смысле необходимое соотношение, это они чувствуют инстинктивно, и это, наряду с другими относительными мотивами, лежит в основании высших степеней влюбленности». Верна эта концепция или нет, но в ней есть нечто, указующее в правильном направлении.

В принципе, существует только непосредственная, инстинктивная любовь, коренящаяся во вполне реальном половом притяжении, а «платонические», «идеальные» ее разновидности - выдумка философов и поэтов. Но вместе с тем нельзя признать это чувство простым инструментом «природы», служащим воспроизведению потомства, поскольку исход любви часто бывает трагичным: вспышка заканчивается истощением сил и расставанием влюбленных, то есть попросту говоря – ничем. Биологический инструмент не может работать столь нерационально.

Субстратом любви является не физиология, не умственные данные, не социальный статус, а некая комплиментарность нафсиального, скажем так, уровня – то, что Гёте называл Wahlverwandtschaften («избирательное сродство»). Та часть нашего существа, которая выше телесного, но ниже духовного, видимо, и отвечает за любовь полов. Эвола в своей «Метафизике пола» обращает внимание на важное значение крови для состояния схваченности эросом: влюбленные ощущают свою кровь единой, как бы текущей в одном теле (в русском языке «любовь» даже рифмуется с «кровью»). В свою очередь, мы можем добавить, что в арабском, сохраняющем связь с сакральным началом, душа, страсть и кровь могут обозначаться одним словом – нафс. Как говорит Р. Генон, кровь «воистину составляет одну из связей телесного организма с субтильным планом живого существа, каковой, собственно, и является “душой”, то есть, в этимологическом смысле (анима), одушевляющим или оживляющим принципом». Отсюда запрет употреблять кровь в пищу, поскольку смешение собственной крови с таковою же животного в энергетическом плане ведет к дурным последствиям.

Учитывая эти аспекты, мы могли бы дать такое определение: половая любовь есть избирательное сродство крови. Как говорится в одном старом европейском романе эпохи барокко: «Для того чтобы полюбить, не нужно много времени, не нужно размышлять и делать выбор: необходимо только, чтобы при первом и едином взгляде возникло некоторое взаимное соответствие и сочувствие, то, что в обыденной жизни мы называем обыкновенно симпатией крови и для чего надобно особое влияние созвездий» («Гузман де Альфараш» Маттео Алемана).

Характер, ум, воспитание, социальное положение – все это отступает на задний план, если вступает в дело симпатия крови. Нередки случаи, когда пораженные стрелой Амура абсолютно различны по нраву, взглядам, привычкам и общественному статусу – таким образом, кроме зова крови их ничего не объединяет: скованные его цепью, они обречены терпеть друг друга, пока страсть не утихнет. Однако эта совместимость тонких парафизиологических кодов требуется для хорошего воспроизведения потомства: давно отмечено, что «дети любви» рождаются и вырастают более сильными и одаренными, тогда как там, где существует отвращение, хорошего потомства ждать не приходится («браки по расчету» также чаще оказываются бездетными).

Таким образом, в любовной одержимости тонкое тело, контролирующее жизненные процессы, вступает в контакт с таким же тонким телом другого человека, воспринимая его как «свое», что внешне выглядит как бессознательная вспышка иррационального влечения, - подобно реакции некоторых химических элементов. Отсюда и эффект «проникновения» влюбленных друг в друга, который невозможно объяснить на чисто физическом уровне. Вторжение этой силы магнетического соприкосновения душ ломает социальные рамки и привычные нормы, делая человека «обезумевшим». Отсутствие сознательного контроля над любовными процессами наглядно иллюстрируется теми случаями, когда мужчина и женщина испытывают неудержимую взаимную страсть, при этом ненавидя друг друга, и не могут быть ни порознь, ни вместе.

Сила любви, ради которой совершаются невозможные подвиги и немыслимые низости, которая разрушает все критерии добра и зла, без сомнения, затрагивает последние глубины человеческого существа. Даже бесчисленные описания любовного чувства в романах и стихах ведутся в пограничных экзистенциальных терминах. Было бы наивно в духе Соловьева или Бердяева рисовать христиански-благостную картину этого аффекта, будто бы напрямую ведущего к платонической гармонии и слиянию с высшим началом. Скорее любовное потрясение можно назвать окном в сферу нуминозного, «тайны захватывающей и ужасной» - того, что располагается за пределами индивидуального существования; хотя напрямую оно не вводит в эту дверь, а может вести и в прямо противоположном направлении – к деградации и саморазрушению. А поскольку практически нет людей, которым удалось бы избежать этого чувства в том или ином его виде, то для многих, если не большинства, оно является единственными вратами в область трансцендентного и сверхчеловеческого. Любовь напоминает высшую силу, хватающую людей за загривок и бросающую их туда, куда они и не думали попасть. Разрушая обыденную рутину и мещанское благополучие, она ставит человека лицом к лицу перед загадкой его собственного бытия.

Символом Женщины в Исламе является, конечно, Фатима (с). Фатима, будучи дочерью Пророка (с) и женой Али (а), называется слиянием двух светочей (маджма? аль-нурайн), «местом встречи» двух аспектов – нубуввата и вилаята, захир и батин, экзотерического и эзотерического. То есть женщина также наделена архетипической функцией. Она состоит в том, чтобы вести мужчину к реализации его высшего царского достоинства, к стяжанию сакральной вертикали. Фатима (с), являясь дочерью Пророка (с), в то же время дает начало всему роду Имамов (а), аспекту вилаята в его совокупности. Она стоит у истоков тайных знаний о творении и власти над ним. Она открывает двери.

Поэтому исламская доктрина отрицает модель чистого патриархата как преобладания исключительно мужской доминанты, где женщине отводится подчиненная и зависимая роль. Как идеал исламского брака рассматривается союз Али и Фатимы (а) (равно как и сходный с ним и предшествовавший ему союз Пророка и Хадиджи, мир им), где женщина проявляет себя в виде друга и соратника, а не молчаливой рабыни или наложницы – что, однако, не означает отрицания статуса супруга как Господина. Так называемое «угнетенное положение женщины в исламе» - это пугало феминизма – является продуктом вторичных и девиационных отклонений, вроде ваххабизма, или же местных архаических обычаев, вытесняющих подлинно исламские установки, которые никогда и не думали отчуждать или унижать женщину. Считается, что роль друга и соратника мужа, помогающего ему в его нелегком пути, но не пытающегося занять его верховное место, – это и есть самая подобающая, достойная роль женщины, наполняющая ее жизнь радостью и смыслом. Таким образом, Ислам восстанавливает ее изначальное достоинство как полноценного носителя Завета. Согласно Последнему Откровению, мужчина и женщина – это две части одного целого, и только вместе они образуют завершенную и гармоничную конструкцию.

«Среди Его знамений – то, что Он сотворил из вас самих жен для вас, чтобы вы находили в них успокоение, и установил между вами любовь и милость. Воистину, в этом – знамения для людей размышляющих» (30: 21).

Напротив, участие женщины в публичной сфере наравне с мужчинами рассматривается как деструктивное явление. Само по себе оно является одним из знамений «эпохи конца», и есть предания по данному поводу («мужчины начнут советоваться с женщинами»). Природа женщины устроена так, что свои позитивные энергии она может транслировать только через близкого мужчину, причем одного мужчину (как правило, это муж). Отсутствие такого столпа, по которому направляется энергия женщины, и подмена его публичным полем, где действует множество мужчин, приводит к извращению самой женской природы и крайне вредным социальным последствиям. Женщина может войти в общественную структуру лишь посредством иного, чем она сама, то есть мужчины. Попытка сделать это самостоятельно есть бунт против естественных границ, хотя современное общество сплошь и рядом допускает такое. В идеале каждая женщина должна стоять «за» своим мужчиной, располагаясь в его социальной тени. Фатима Захра (с) на вопрос «Что лучше для целомудренной женщины?» ответила: «Самое лучшее для женщины - это когда она не видит посторонних мужчин, и мужчины также не видят ее». Поэтому, согласно законам Ислама, женщине запрещается выходить из дома без разрешения мужа.

Из определения сущности Мужчины как носителя трансцендентного вектора вытекает и такой вывод: там, где мужчина отказывается от своей смыслообразующей функции, он перестает быть мужчиной. Тогда он снимает с себя корону царя творения и в принципе аннулирует свое бытие. Да, это все то же двуногое существо без перьев, наделенное половыми признаками, но уже не Мужчина в том виде, в котором понимает его сакральная доктрина. Именно поэтому так называемое современное общество, построенное на профанном начале, – немужское по определению. Нельзя сказать, что в нем мужчина оказался задавлен или порабощен женским началом – скорее произошло другое: он сам сделал выбор в пользу отказа от своей мужественности, от своего Принципа, обрекая тем самым и женщину на постоянные страдания, вытекающие из невозможности получить от мужчины наполнение, которого она жаждет. В принципе, женщина хочет и ждет, чтобы мужчина оформил ее текучее бытие, дал ей Смысл, дал ей Закон, но так как он оказывается неспособен к этому, она берет бразды на себя и пытается стать законом сама для себя (феминистское движение). А поскольку ее сущность, ее корень лежит совсем в других регионах бытия – регионах посредствующих, регионах потенциальности, ждущей оформления извне, то эти попытки обречены на провал. В определенном смысле, судьба женщины в современном «матриархальном» обществе еще более драматична, чем положение отказавшегося от своего первородства мужчины.

Поэтому современный мир не является ни патриархальным, ни матриархальным. Это – мир смешения, хаоса, отсутствия четкой парадигмы, мир неопределенности, руин и обломков. Нет правил игры, и отношения полов вместо уравновешенной системы распределения ролей превращены в их перманентную войну. Мужчина и женщина фронтально противостоят друг другу. Являясь от природы зависимой, женщина больше не хочет этой зависимости, ибо невозможно находиться в подчинении мужской части, которая не функционирует нормально, не исполняет свои обязанности. Поэтому претензии к феминизму как «заговору женщин» на самом деле необоснованны – он есть адекватная реакция на неадекватное положение дел. Разумеется, наиболее фундаментальной аксиомой в отношениях полов является то, что при любых условиях мужчина должен быть выше женщины. Это даже не подлежит обсуждению. Однако такое лидерство невозможно без подкрепления его усилиями по реализации своего мужского архетипа, а в случае отсутствия таковых превращается в пустую претензию, браваду или истеричный бунт.

Далее, обращая взгляд к современному миру, мы видим, что это прежде всего мир безличных механизмов, машинный мир. Такой универсум техники и манипулирования, с одной стороны, является продуктом мужчин, забывших о Смысле, сделавших выбор в пользу «добровольной кастрации», с другой же – он сам репродуцирует систему отчуждения и деструкции мужественности. Современному миру не нужны герои, святые и рыцари – он с успехом заменил их клерками, офисными работниками и наемными менеджерами. Трагический мужской тип, ищущий света во тьме, несовместим с высокоорганизованным муравейником, уравнивающим всех в безразличии «третьего пола». В современном мире нехватка мужского элемента компенсируется наличием «виртуального мужчины» - Государства, т.е. коллективного Тагута, «холодного чудовища» по Ницше. Именно государство берет на себя большую часть мужских функций прошлого – волеобразование, опеку, производство смыслов.

Наконец, комфорт и безопасность как стандарты жизни в «цивилизованном мире» (типично женские ценности!) окончательно добивают мужское начало. С детства приучаемый бояться боли, трудностей и полицейского, «мужчина» оказывается лишен даже внешних признаков маскулинности, не говоря о внутренних. Как говорится в одном самурайском трактате: «В последние пятьдесят лет пульс мужчин стал таким же, как пульс женщин. Заметив это, я применил одно женское глазное лекарство при лечении мужчин и обнаружил, что оно помогает. Когда же я попробовал применить мужское лекарство для женщин, я не заметил улучшения. Тогда я понял, что дух мужчин ослабевает. Они стали подобны женщинам, и приблизился конец мира. Поскольку для меня в этом не может быть никаких сомнений, я хранил это в тайне. Если теперь посмотреть на мужчин нашего времени, можно видеть, что тех, чей пульс похож на женский, стало очень много, тогда как настоящих мужчин почти не осталось. Поэтому в наши дни можно победить многих, почти не прилагая для этого усилий».

Надо также сказать несколько слов о пробуждении и воспитании мужественности. Мы уже поняли, что мужественность не тождественна брутальности. Сколько угодно людей, демонстрирующих брутальное поведение, не имеют к мужскому Принципу никакого отношения, т.е. являются замаскированными женщинами. Символом мужчины является точка, как в хадисе от Имама Али (а), поэтому маскулинный принцип реализуется через внутреннюю концентрацию, подъем по пирамиде духа, освобождение от женственного рассредоточения сил во внешнем мире. Точка сияющей, нерастворимой, бессмертной мужественности рождается только внутри существа, приобщенного к сакральной перспективе. Становясь на ступень лестницы трансцендентного, мужчина – или, скажем так, стремящийся стать мужчиной – поднимается по ней до архетипа Властелина, царя вселенной, до вектора чистой продуктивности, безусловного порождения, в котором находит свою самую внутреннюю сущность. И только в этой приобщенности, в этом акте духовной коронации он становится тем, чем изначально должен быть.

Рассмотрим теперь положение мужчины в стране, которая нас больше всего интересует, – в России. В целом вектор исторического развития нашей страны носил ярко выраженный антимужской характер. Можно обратить внимание на два явления, роковые для русского мужчины.

Первым были реформы Петра. Основным преобразованием этого царя, изменившего облик России, являлось не открытие «окна в Европу», а замена сакральной модели общества на профанную. Знаменитое «бритье бород» стало символом разрушения священной иерархии смыслов, в которой жил и воспроизводился русский этнос, а вместе с ним – и деструкции мужского принципа, который, как мы уже сказали, проявляет себя только в сакральной перспективе. Именно после Петра русский народ, живой и полный сил в сакрализованную эпоху Московского царства (и это независимо от всяких эксцессов того периода, вроде террора Ивана Грозного, который тоже имел религиозную подоплеку), начинает неумолимо деградировать. Большая его часть оказывается в крепостном рабстве, подавляющем мужское начало, а меньшинство, сливаясь с пришлыми инородцами западного происхождения, образует «бритую» европеизированную элиту. Мужские паттерны, отрываясь от народа, получают проекцию на фигуру «барина», по отношению к которому «мужик», то есть средний русский, начинает выступать в роли женщины: «барин даст», «барин подскажет». Коллективным «барином» становится Государство, от которого ожидают решения всех проблем.

Вторым явлением было пришествие большевиков. Поспешив на пиршество женского оргиастического бунта, напоминающего выплеск коллективной истерии (реакция людей с подавленным мужским началом на слишком долгое унижение) – с испражнениями в царских дворцах и насилованием аристократок, - коммунистическая власть, опять-таки состоящая из инородцев, учреждает режим жесточайшего государственного рабства, одним из столпов которого становится доведенная уже до предела десакрализация. В качестве врагов новой власти под разными предлогами («бей буржуев» или «режь кулаков») подвергаются геноциду активные, независимые, состоятельные мужчины на всех этажах социума – носители наиболее ценного генофонда.

Параллельно коммунистический режим (как и любая другая тирания) начинает искусственно поднимать роль женщины в обществе, натаскивая ее на слежку и контроль за «сильным полом». Не только в советских фильмах, но и в реальности жена постоянно отчитывает «вторую половину» и грозить пожаловаться на него своему настоящему мужчине – Государству. Последнее также зорко следит, чтобы воспитание подрастающего поколения находилось в руках женщин – как в школах (где все педагоги – женщины), так и в семье, где жена доминирует над вялым и безинициативным «мужем». Это с одной стороны. С другой – у мужчины отнимают все возможности самостоятельно определять свою жизнь, вести независимое хозяйство или осуществлять творческий интеллектуальный поиск. Из главы семьи, обеспечивающей ее из собственных источников как часть своей «стаи», он становится «помощником жены», переведенной государством из сферы дома на фабрики и предприятия. Существо, рабски зависимое от государства, обитающее на нищую получку в вонючей хрущевке и «прорабатываемое» на партсобраниях – это существо не может рассчитывать на уважение женщины, детей и даже самого себя. Отсюда – пьянство, бытовая и нравственная грязь, «безнадега» как основная черта совковского образа жизни. Застойная шутка гласила, что «социализм – это когда всем все до лампочки».

Довольно показательно, что тоталитарная система боролась с традиционным символом маскулинности, бородой, не менее ревностно, чем Петр, – и это совершенно невзирая на патриархальный облик основателей марксизма-ленинизма и волосатость воспеваемого Фиделя, - ибо единственным мужчиной в этом обществе должно было быть само Государство. Борода имеет тонкие связи не только с мужским символизмом, но и с сакральным порядком как таковым, а потому ее присутствие для Системы было невыносимым, расценивалось как прямой вызов ее основам.

Тип советского «нового человека» представлен, например, в фильмах Рязанова или комедиях Гайдая. В «Иване Васильевиче» показан контраст между колоритностью Ивана Грозного и ничтожностью его современного двойника, утратившего свою мужскую сущность, помыкаемого собственной женой и уголовником Жоржем Милославским. Жизнь века назад предстает здесь как гораздо более насыщенная, органичная и жизненная, короче – «мужская». Но законченный образ безвольного и инфантильного «винтика» государственного Тагута дан в образе «Семена Семеныча» - героя «Бриллиантовой руки». В принципе, этот гомункулус, не имеющий с мужчиной ничего общего, кроме наличия внешних физических признаков, является закономерным продуктом многовекового процесса десакрализации, указав пальцем на который, можно было бы вместе с древними воскликнуть: «discite moniti» - «внимайте, предупрежденные».

С мужской точки зрения распад Совка надо только приветствовать, потому что он предоставил шанс русскому мужчине проявить себя и добиться самостоятельности. Ностальгию по самому невиданному и позорному режиму в истории проявляют только «Семен Семенычи», не мыслящие своего существования без коллективного Хозяина, ибо с самого начала воспитанные и выращенные как приложения к Государству. Барина не стало, и о рабе оказалось некому оказывать попечение, что было воспринято как страшная катастрофа, потрясение основ жизни.

С одной стороны, мы знаем печальную статистику, знаем, что мужчины деградируют, мужчины слабеют и вымирают. С другой стороны, рождается новый тип самостоятельных людей, которые уже не полагаются на государство, не ждут подношений от «барина» и надеются только на свои силы. Идет отбраковка ненужного материала. Слабый мужчина «советского» типажа биологически не интересен женщине, он не производит потомства, а потому не передает свои гены и уходит в прошлое.

Сегодня единственный шанс «второго рождения» русского мужчины – это новая сакрализация. Фактически, после полного демонтажа, которому подверглось мужское начало в советский период, возникает возможность появления полюса новой, более сильной и чистой мужественности, как из кромешной тьмы вдруг рождается точка света. Не будем забывать, что по своим внешним, антропологическим характеристикам русский мужской тип является одним из самых мощных в мире (как, кстати, и женский) – достаточно посмотреть на его физические и умственные качества, - но он остается непроявленным ввиду отсутствия сакрального поля. Новый Завет – это единственный шанс русского мужчины выжить и сохранить себя в истории.

Русские – народ, в максимальной степени зависимый от Идеи, Проекта. Если нет Идеи, они хиреют и опускают руки. Поэтому возродителями русского мужского типа могут быть только носители новой сакрализации. Видимо, поначалу они образуют «малый народ» внутри большого, охваченного волнами распада, но это будет уже народ как самосознающий субъект истории, а не пассивный продукт государственной сборки – народ, идентичность которого сложится в том числе в прямом противопоставлении себя презираемым «досубъектным», «безродным», «совкам». В современном мире только Ислам является тем ценностным обручем, который держит внутри себя традиционный мужской тип, не давая ему распасться под давлением нивелирующих механизмов буржуазной цивилизации. Поэтому для желающих сохранить свою маскулинность и передать ее потомкам другого выбора просто не существует.

Источник: im-werden.livejournal.com